Выжившим [litres] - Евгения Мелемина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Придурок, – шипела за кулисами Минди, зажав в угол Кирка.
Кирк стаскивал с мокрых от волнения волос помявшийся шлем.
– Ты все испортил, псих!
– Никто ничего не заметил, – огрызнулся Кирк. – Да и не так уж это важно. Всего лишь школьный спектакль.
Минди обернулась, посмотрела через плечо.
– Совсем забыла, – пропела она. – Ты же у нас отец семейства, какое тебе дело до школьных развлекалочек? Твое место – в зрительном зале, Кирк, смотреть, как твоя дочка играет ангелочка на Рождество.
– Хватит, – устало сказал Кирк.
Он отвернулся и ушел за кулисы, по пути смяв бутафорский шлем так, что он стал похож на бумажный пакет из продуктового магазина.
Томми проводил его взглядом. Выскочившая Анхела подтолкнула его к маленькой раскладной лесенке.
– Забирайся на колонну, – шепотом сказала она. – Господи, хоть бы она выдержала. Сколько ты весишь?
– Не знаю, – сказал Томми и забрался по ступенькам на собранную из стопок книг, обернутых бумагой, колонну с затейливыми украшениями наверху.
Больше на него никто не обращал внимания. Томми замер в позе Давида с пращой.
По ту сторону занавеса уже раздались аплодисменты, намекающие на то, что перерыв задержался. Минди засуетилась, вытащила откуда-то Макса, побелевшего от переживаний, и установила его на сцене напротив себя.
Занавес дернулся и пополз.
Начались длинные диалоги, которые Минди и Макс произносили строго по очереди. Томми стоял над ними и смотрел на белый кружочек затылка Макса, на его крошечную раннюю лысинку, и на взбитые в пену волосы Минди.
Внутри все кипело. Сердце билось так, словно Томми только что рухнул в бассейн с акулами. Руки вспотели, белая пудра ссыпалась с головы маленькими тусклыми облачками.
Томми ждал.
И когда прогремело финальное затравленное «Ливия!», и Август, прихрамывая, потащился прочь, статуя ожила, спрыгнула вниз, подняв небольшой смерч из бледной пудры, и выпрямилась прямо перед Ливией.
Императрица замерла, а статуя шикарным жестом потянула свои одеяния и, избавившись от них полностью, встала в щеголеватую позу молодого Аполлона.
– Наконец-то мы наедине, детка, – проникновенно сказала статуя.
Ее сильный голос разнесся по залу, притихшему так, что казалось – он опустел.
Зрители молча, не двигаясь, смотрели на обнаженную статую, мраморно-белую, с яркими, как ярмарочный флажок, короткими завитками волос в паху.
Минди тоже молчала. Ее грудь, приподнятая лифом, тяжело поднималась и опускалась. Уголки губ опустились вниз, словно она собиралась зареветь, как девчонка, упустившая воздушный шарик.
Статуя повернулась к зрителям и тем же сильным, ясным голосом, чуть дрогнувшим в самом начале, произнесла:
– Рим! Город порока и разврата, где неверные жены, разжиревшие всадники, холуи и рабы славят шлюху! Зачем вы привели меня сюда, боги?
Раздался первый шорох. Директор Деррик судорожно листал программку. Кто-то неловко хлопнул в ладоши и снова затих.
Томми спрыгнул со сцены и пошел по проходу между рядов, скорбно опустив голову и волоча за собой одеяние. Его босые ноги шлепали по натертому полу.
Через секунду со сцены спрыгнула Минди и понеслась следом, подобрав юбки.
– Митфорд! – вопила она. – Я убью тебя! Я тебя убью! Я тебя уничтожу! Я! Я!..
Она остановилась, растерянно улыбаясь обращенным к ней лицам, а Томми спокойно дошел до конца прохода и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Так Томми Митфорд закончил свой учебный год в школе «Хилл».
* * *
Лето перевалило за середину. От реки шел теплый влажный аромат прогретой воды. Большая стрекоза, трепеща лиловыми крылышками, чутко опустилась на согнутое колено Томми и тут же взмыла вверх. Томми проводил ее взглядом.
Он сидел, прислонившись к спине Кита, и сонно наблюдал за плывущими облаками, белоснежными и чуть подсвеченными розовым. Целое небо парусных яхт, подумал он.
Кит запрокинул голову, затылком прижавшись к затылку Томми, и тоже сидел расслабленно, думая о своем. Правую ногу, еще бледную и высохшую от долгого ношения гипса, он осторожно вытянул, вторую согнул в колене, и теперь он и Томми напоминали фирменный значок «Kappa».
Два часа – самое спокойное время летнего дня. Замедлившийся бег минут, жаркий воздух, словно выпущенный из духовки, где запекалось диковинное блюдо из свежей травы и цветов.
Запахи разморенной природы действовали убаюкивающе, и Томми с Китом давно сидели почти неподвижно. Им легко удавалось молчать рядом друг с другом. Никто никому не был обязан, и потому было свободно и безмятежно на душе, и не нужно было придумывать слов.
Но Томми час назад вернулся от психолога, а у них так повелось – каждый раз обсуждать эти визиты. Поэтому Кит спросил:
– Как психолог?
– Я опять рисовал животное, – лениво ответил Томми.
Стрекоза вернулась и снова попыталась сделать его колено своей взлетно-посадочной площадкой.
Несуществующие животные Томми – даже не животные. Они все, как один, похожи на спусковой механизм.
– Сон ей рассказал.
– А что тебе приснилось?
– Двор возле школы. Солнце, свет и целая толпа людей. Я выхожу из двери, а у меня изо рта льется кровь. Сильно льется, толчками, яркая. Ее хорошо видно под солнцем, блестит. Она быстро заливает одежду, я понимаю, что умираю. Но не это страшно.
– А что страшно?
– Страшно то, что все, кто это видел – уйма народу, – все смеялись.
Кит запрокинул назад руку и рассеянно дотронулся до плеча Томми. Это означает поддержку. Киту незачем выражать ее словами, Томми и так понимает.
– Мне снова дали снотворного, – щурясь на свет, подытожил Томми. – Только я его не пью. Не могу. Пробовал – вырубаюсь на сутки. Не хочу так. А что за таблетки пил ты?
– Кто бы знал, – сказал Кит. – Парень моей сестры, недоучка из медицинского колледжа, выдумал мне диагноз и лечил меня таблетками, которые воровал в аптеке бесплатной клиники для свихнувшихся стариков.
– Выкинул бы.
– Они мне отчасти помогали. Только я не знаю, от чего помогали.
«От меня, Кит. Это были таблетки от меня, твоего бессменного тренера, Бретта Фарва. Ума не приложу, что с тобой теперь делать. Ты вылетел из высшей лиги. Я так не играю».
– С ними я был спокойнее, – сказал Кит.
– Ты? – удивился Томми. – Спокойнее? Ты самый спокойный парень из всех, кого я видел.
– Для того, чтобы натворить что-нибудь неприемлемое, не нужно впадать в истерику. Таблетки помогали мне не натворить неприемлемое. Как тебе – твой психолог.
– К психологу я хожу из-за мамы, – возразил Томми. – Ей так легче. После того, как она выкинула все мои комиксы про Зеленого Фонаря, ей стало почти хорошо, а
